Человек, подвергшийся психологическому насилию, зачастую склонен убеждать себя: «Все это ерунда… Я видел, как с этим справляются другие! Не следует обращать внимания на это… Надо идти дальше»…
Когда мы эмоционально дистанцируемся от нашего травмирующего опыта, это помогает нам уменьшить последствия насилия, создавая иллюзию ментальной силы.
Однако, если люди избегают мыслей об унижениях, которые им пришлось пережить, то лишь потому, что они не чувствуют себя достаточно сильными, чтобы рассуждать об этом вслух. Представление о себе, как о «грязном», заставляет жертву насилия отдалиться от социума и мешает ему занять достойное место среди людей. Испытывая стыд при одной только мысли о жалости к себе, человек уходит от этой проблемы, погружаясь в работу, отдаваясь своему увлечению или пагубной зависимости. Это молчание — свидетельство существования сверхпамяти, запечатлевшей историю, запертую внутри, историю, которую невозможно рассказать вслух.
Необходимо признать, что со временем этого защитного механизма может оказаться недостаточно. Конечно, это помогает нам подавить боль, которая в противном случае могла бы затопить наш внутренний мир и распоряжаться нашим ментальным миром.
Стараясь убежать от реальности, мы выживаем лишь «на половину», когда не можем поделиться с кем-либо своей историей и способны явить окружающим лишь часть нас, пытаясь задушить другую.
Вот так мы и проживаем нашу жизнь с собой и без себя..
Однако, продолжая полагаться исключительно на свой холодный рассудок («Нужно идти вперед… нечего пережевывать старое») однажды нам придется столкнуться с тем фактом, что наша жизнь направилась по странному пути.
Избегание не распространяется на воспоминание о самом преследовании, а лишь на аффект, связанный с этим воспоминанием. Мы страдаем меньше, когда мучение вызывает психическую агонию: «У меня больше нет души, нет тела, ничего, что было бы мной. Я — всего лишь ничто, продолжающее длиться…».
Когда переживший насилие человек пытается перешагнуть через страх перед признанием, он сталкивается с молчаливым или открытым осуждением. Окружающие становятся соучастниками процесса избегания, давая пережившему травму понять, что о таких вещах не говорят. Тогда-то молчание и становится новым творцом «я», немым тираном, заставляющим нас страдать, мешая нам начать работу по перестройке себя.
Бешенство от осознания того, что произошло — это важное орудие обретения устойчивости после насилия. Это бешенство пытается прорваться сквозь письменный текст, слова и рассказы, через объяснения. В то время как молчание, замораживающее связи, увеличивает интенсивность воздействия пережитого насилия: «Я постоянно думаю о том «разрыве шаблона», который случился в моей голове, однако я должен молчать, поскольку никто не способен меня понять». Отказ от умения чувствовать и говорить о том, о чем якобы «следует молчать», ведет к неоднократному возврату посттравматического переживания и каждый раз порождает в человеке стыд. Когда мы ничем и никем не управляем — ни собой, ни другими, — мы не можем защититься от новых приступов насилия. Именно так можно объяснить странный фатализм, сопровождающий процесс ревиктимизации человека, подвергшегося насилию. Однако мы можем преодолеть стыд, превратив его в бешенство и, впоследствии, в гордость. Вспомнить моменты нашего болезненного прошлого означает сшить лохмотья разорванного «я» и жить полноценной жизнью.
Светлана Крылова, магистрант факультета социальных наук НИУ «Высшая школа экономики»
.png)
