Школьный моббинг: уйти, чтобы остаться?

Осенью 2014 года Норвегию потрясла история мальчика, который подвергся в школе моббингу, из-за чего покончил с собой. Это трагическое событие широко обсуждалась в печатных СМИ и социальных сетях не потому, что в благополучной Норвегии подростки не убивают себя. Это случается, несмотря на то, что общество и государство активно противостоят одному из возможных  мотивов самоубийства в среде подростков – моббингу/буллингу. Я уже писала на нашем сайте о том, что в школах Швеции и Норвегии в начале каждого учебного года заключается трехсторонний договор, который подписывает ученик (даже первоклассник!), родители и администрация школы. Задача этого договора — предотвратить неприемлемое и агрессивное поведение в школе. В нем каждый школьник предупреждается о том, что он не имеет право угрожать словом или делом другим ученикам, наносить физический и психологический вред одноклассникам, портить их имущество. В противном случае школьный специалист по моббингу (есть и такие) и директор школы имеют право при первом же случае моббинга или буллинга поставить их на учет в полиции, а за поведение малышей полностью будут отвечать их родители. Кроме того, родители обязуются решать проблемы такого рода вместе со школьными психологами. Однако, как мы знаем, не всегда даже эти меры спасают замкнутых и тонко организованных детей от эмоционального насилия со стороны сверстников. Надо сказать, что в Норвегии не принято забирать ребенка из школы в случае моббинга/буллинга. Считается, что дети – как жертва моббинга, так и моббер, с помощью взрослых должны решить эту проблему. Моббер должен знать, что он окажется на особом контроле в полиции, и. в случае повторных действий, будет исключен из школы, а его родители понесут наказание. А жертва моббера не должна убегать от своих психологических проблем, возникших в результате моббинга, не решив их. Дело в том, что очень часто дети, подвергшиеся моббингу/буллингу, испытывают чувство вины и начинают ненавидеть себя, а не своего мучителя. Более того, известны случаи возникновения «Стокгольмского синдрома», когда ребенок все больше и больше привязывается к своим преследователям, пытается им угодить, готов выдерживать все унижения со стороны мобберов, так как считает себя недостойным их дружбы. И если вовремя не остановить мобберов, и не помочь ребенку разобраться в причинах травли, а сразу забрать его из школы, то чувство вины и собственной никчемности не только не исчезнет, но даже может усугубиться.

И кто знает, что ждет этого ребенка в новой школе? Нет никаких гарантий, что и в другой школе без вины виноватый ребенок не подвергнется моббингу/буллингу. Возможно, статус «жертвы» закрепится за ним и во взрослой жизни — он будет подвергаться (или будет думать, что он подвергается) травле и гонениям в институте и в рабочем коллективе. И в его поведении закрепится «стратегия ухода». Так рассуждают в Норвегии. И эти доводы звучат убедительно, особенно для меня – преподавателя со стажем. Я знала студентов, которых родители переводили из школы в школу, и, в конце концов, успокаивались только тогда, когда обрекали ребенка на домашнее обучение. Эти студенты становились «изгоями» и «козлами отпущения» в своих студенческих группах чуть ли не с первых дней учебы в университете. Я видела их рыдающими по пустякам, выпрашивающими пересдачу экзамена с «пятерки» на «пятерку», я видела их в истерике, бросавшихся на однокурсников, я видела, как они уходили в «академ» и не возвращались оттуда; до меня доходили слухи, что они уходили и из своих семей, уезжали в другую страну, добровольно уходили из жизни…

Я помню эту скромную девочку-отличницу, которой очень нравился средневековый эпос. Она знала о скандинавских богах больше, чем об однокурсниках, так как в компании с Одином  чувствовала себя в безопасности, а на своем курсе — нет. Девушка рассказала мне, что в школе ее не понимали и вынуждали уходить. Летом, после успешного окончания университета и поступления в магистратуру, она пошла в тир и застрелилась. Никто не знает, что случилось и почему ее не защитил от нее самой скандинавский бог Один.  Родители спасали ее от травли в школе, от «не тех учителей», но от себя самой ее не спасли. Не справился со своими проблемами и норвежский подросток, которого родители не стали забирать из школы. Они, видимо, сделали все, как надо: пытались согласовывать свои действия с психологами и администрацией школы, а ребенок не выдержал и покончил с собой. А если бы мальчика перевели в другую школу и он остался жить, то, кто знает, может быть лет через десять он зашел бы в тир, чтобы избавиться от чувства вины за то, что его никто не любит? Мне кажется, что у этой несчастной девочки и подростка из Норвегии было что-то общее – то, с чем трудно справиться в одиночку и от чего легче  уйти, капитулировать, чем доказывать, что ты не «козел отпущения», не «белая ворона», «ни паршивая овца» или даже просто признаться самому себе в том, что ты просто Другой, не похожий на остальных. Если бы только этим детям вовремя помогли это понять! И если бы нашелся такой человек, который бы вовремя рассказал этому ребенку, что ему нужно быть сильнее, добрее, снисходительнее остальных, так как в нем есть какая-то «изюминка», «искра Божья», и что нет абсолютно ничего страшного в том, что на кончике волоса, когда он сердится, выступает капелька крови, как у бога Одина. Страшно, когда ребенок думает, что Один его таким образом отметил, так как у имени Один и слова «одиночество» один корень…

Так вот, когда у такого ребенка, с которым вовремя не поговорили о том, что его в себе самом беспокоит, появляются первые проблемы с коммуникацией в коллективе, то нужно срочно начинать разговаривать с ребенком по душам, и, честно рассказывая ему о своих детских и подростковых заботах и страхах, уповать на то, что он в вас прежнем узнает себя нынешнего. Может быть стоит вместе посмотреть с ним фильмы на эту тему (см. Кино) и обсудить. Если ребенок не выходит на контакт с вами, необходимо найти ему взрослого друга, которому он мог бы доверять (тренера, педагога, родственника, друга семьи) и, конечно же, умного детского психолога.

Прочитав историю Кати на нашем сайте, я задалась вопросом: «А что было бы, если бы она перешла в другую школу?». Я думаю, что история могла повториться. А если бы нашелся кто-то, кому она смогла бы доверять, и рассказал ей о ней самой, посоветовал бы избрать иную поведенческую стратегию, то, глядишь, конфликт бы исчерпал себя. Так было со мной в школьные годы. До девятого класса мне приходилось трудно в классе, а в девятом я под влиянием советов доброжелательного и умного человека изменила свое отношение к одноклассникам и стала ими любима.

Главной темой дискуссии, развернувшейся на страницах норвежских СМИ, стал поступок родителей, не забравших мальчика из школы. Сетевое сообщество разделилось на тех, кто считал, что ребенка нужно было сразу же перевести в другую школу и тех, кто считал (и тут внимание!), что уходить из школы должны не те, кого травят, а те, кто травит. Вот это поворот! На самом деле – почему с работы и из школы должна уходить жертва гонения, а не гонитель? За что настрадавшемуся человеку терпеть этот дополнительный стресс, связанный с переводом в другую школу или с увольнением и поисками работы? Если мы говорим о буллинге – то это решаемая задача. Одного гадкого человек в коллективе можно вычислить и уволить, если в нем, конечно, не заинтересовано начальство, и он не на должности «кризисного менеджера». Но как избавиться от группы мобберов? И мы опять возвращаемся к буллингу. Предположу, что чаще всего моббинг инициирует один человек –  формальный или не формальный «лидер», которые с помощью моббинга укрепляет лидерские позиции: «разделяет и властвует», держит людей в страхе, показывая другим, что будет с ними, в случае неподчинения. Вот его-то и надо увольнять с работы. Оставшись без лидера, группировка мобберов, зараженных виктимностью, освободится от страха и растеряет задор гончих, травящих волка. До тех пор, пока не появится новый лидер, они будут заняты внутригрупповыми «разборками» и поисками лидера «из своих». Однако увольнение зачинщика моббинга  больше подходит к ситуации моббинга на рабочем месте, а что делать с детьми-мобберами в школе?

Дискуссия, о необходимости избавляться от мобберов в школе, развернувшаяся в норвежских СМИ после трагедии, вызвало неодназначную реакцию в обществе. Дело в том, что в скандинавских школах, не принято выгонять маленьких мобберов или буллеров. С ними там пытаются работать, понимая, что перевод в другую школу не решит проблемы этого ребенка, что его проблема может стать проблемой общества. Так что же делать родителям, чей ребенок занимается буллингом, выживая из класса, а может быть и со света, своего одноклассника или одноклассницу? Перевести в другую школу, чтобы он там занялся тем же самым? Если не будут понятны мотивы его поступков, связанных со склонностью к эмоциональному и физическому насилию над ближним, то никакие меры устрашения, переводы в коррекционные классы и спецшколы не помогут. Что делать? Да то же самое, что и родителям вечного «ушельца» и «жертвы» – избавить его от одиночества, много разговаривать, найти старшего друга, отправить заниматься спортом, и, конечно же, срочно вести к психологу, чтобы понять, в чем его проблема. Лучше всего, если активная корректировка поведения произойдет до начала пубертатного периода. Эта рекомендация психологов распространяется и  на ребенка-«жертву» моббинга. Если же наклонности моббера или «жертвы» замечены у ребенка уже в подростковый период, то еще не поздно бросить все свои неотложные дела, попросить у него прощение за свое «великое сидение» за компьютером или у телевизора, за простые вопросы и односложные ответы и начать с ним дружить и разговаривать, разговаривать, разговаривать. Если разучились дружить, попросите об этом умного, доброго и сильного человека, который будет заинтересован в том, чтобы спасти две души – вашу и вашего ребенка.