История Кати. Эхо школьного моббинга

Так вышло, что первый семестр этого самого несчастливого седьмого класса мне пришлось проучиться на дому – а это упущенное время, видимо, было каким-то очень важным этапом взросления моих одноклассников. Вернувшись в школу после зимних каникул, я с удивлением обнаружила, что больше не могу найти с ними общий язык. К тому же на тот момент я была далеко не в самой лучшей своей форме: исхудавшая, изнурённая, с совсем ещё детской фигуркой, к тому же охваченная маниакальным страхом снова заболеть, чувствующая себя абсолютно беззащитной перед миром и людьми. И одноклассники это быстро почувствовали. В классе в тот год появился и сразу стал задавать всему тон новенький мальчик Артур.

Один раз он сказал мне что-то колючее, а я, вместо того, чтобы промолчать (как делали все), огрызнулась в ответ. С того момента все и началось. Про то, что у меня есть имя, все забыли – стали звать только по фамилии. Всячески старались унизить – как словесно, так и действием. Меня толкали, ставили подножки, прятали вещи, вырывали из-под меня стул, награждали десятками самых изощрённых и безжалостных характеристик. Эпитет «страшная» стал моим постоянным на долгие годы. Я воспринималась окружающими только как нечто омерзительное, до чего противно даже дотронуться. И не скажу, что сначала их мнение меня так уж сильно волновало. Мне было все равно, как я выгляжу – только удручал сам факт постоянной униженности, уязвимости, отсутствие физической безопасности. Ситуацию улучшало только то, что в классе у меня всё-таки была лучшая подруга, не обращавшая внимание на скотское отношение ко мне. Я очень любила её и дорожила общением с ней.

Плохо было то, что в свои тринадцать я ещё просто не успела задуматься над многими очень важными для подростка проблемами и вопросами, в частности, связанными с моей внешностью. Наверное, имей я собственное мнение по этому поводу, внушить мне, что я отвратительный уродец, было бы намного сложней. А так внушили. Где-то очень глубоко, на уровне подсознания, как нечто само собой разумеющееся, угнездилась убеждённость в собственной третьесортности. В том, что жизнь обычных, «нестрашных» людей – не для меня. Что я – просто неудачный эксперимент, какая-то чудовищная ошибка природы. Со временем, к восьмому классу, я привыкла огрызаться, демонстративно отдалилась от одноклассников (за исключением немногих подруг) – но, даже давая отпор, уже всегда внутренне была убеждена, что унижающие меня правы… и только такое отношение к себе я, по сути, и заслуживаю.

Но зато в свои права постепенно вступил механизм «психологической компенсации». Да, мир обычных людей, тех, которые меня окружают – не для меня. Но ведь есть ещё и другие миры. Вот почему бы мне, к примеру, не стать знаменитой?.. В восьмом классе я довольно сильно увлеклась клубной музыкой, и это стало толчком к продумыванию всех моих дальнейших перспектив. Согласно моим планам, со временем я должна была чудесным образом похорошеть (причём настолько, что этот самый Артур, увидев меня, восхитится! именно он!), сменить имя и фамилию (тоже симптоматично), уехать в другую страну, стать популярной, богатой, счастливой… И так далее в том же духе. А жизнь, которой я жила на тот момент, воспринималась как временная, ненастоящая. Только бы перетерпеть!..

При этом неприятности меня, казалось, преследовали. Внешне я и правда очень подурнела (наверное, давал о себе знать внутренний раздрай), да к тому же ещё снова заболела. Причём, болезнь оказалась намного кошмарней, чем в прошлые разы – у меня начались серьёзные проблемы с кожей. Демодекс – это хронически бордовый от постоянных высыпаний нос, который я наловчилась замазывать маскирующим карандашом, что, конечно, тоже не могло придавать мне уверенности. Проблема, к слову сказать, была решена только летом после десятого класса – и избавление от неё стало для меня настоящим возрождением к лучшей, радостной жизни.

К девятому классу физические издевательства прекратились, словесные унижения тоже стали более редки. Но моё самоощущение уже были сформировано, а репутация окончательно сложилась. Будучи уверенной, что обязательно увижу там что-то жалкое и смешное, я даже избегала смотреть на себя в зеркало. Каково же было моё удивление, когда, однажды пересилив себя и всё-таки туда заглянув, я увидела там нечто вполне связное и даже не неприятное на вид. Но «это ведь мне только показалось»… Им же «со стороны – видней»…

А затем я впервые влюбилась. Страстно и совершенно безответно в мальчика из другой школы, общаясь с ним по интернету. Несмотря на свои чувства, я долго боясь показаться ему на глаза. А когда мы стали встречаться, то его равнодушие ко мне легче всего объяснялось привычным для меня образом. В школе меня воспринимали по-прежнему, органично присовокупив к прежним оскорблениям новые недостатки внешности. Один раз я в шутку попросила одного симпатизировавшего мне юношу поцеловать меня – а он ответил: «Это уже перебор». Конечно, как вообще я могу кому-то быть приятна?!.. Меня иногда охватывали порывы гордо уйти, забыть и думать про свои чувства, просто жить в своём мирке, не вылезая туда, где, видимо, по заслугам так и норовят щёлкнуть по носу!.. И как меня потом снова притягивало к жизни, к людям, к надежде, к любви…. И как мне хотелось, чтобы моё «уродство» один раз просто не заметили!..

Очень характерная черта – каждый раз, когда, как мне казалось, я сколько-нибудь хорошела, мне сразу же хотелось бежать к моим одноклассникам, чтобы поставленное ими же клеймо, наконец, было снято. И другая не менее характерная черта – разговаривая с людьми, я всегда старалась взглянуть на себя их глазами, понять, какой же они меня видят. И всегда при этом меня преследовало чувство: все прекрасно понимают, что я страшная, с другими и рядом не стояла, но просто почему-то меня терпят, а адекватное общение между нами происходит только потому, что они понимают моё особенное положение и принимают его, ни на минуту о нём, однако, не забывая. И иногда я за это их всех ненавидела.

Несколько лет спустя, уже в университете, мы с подругой посещали курс «Жизнь и творчество Ф. Достоевского». Когда речь шла об основных идеях «Записок из подполья», она в недоумении проговорила: «Не понимаю, как можно ненавидеть того, кто тебя жалеет?» Но зато как это было мне понятно! Если жалеют – значит ты настолько ничтожен, что достоин только жалости. Значит, твою ущербность видят и (думают, что по-христиански) принимают и это в то время когда тебе особенно хочется быть полноценным человеком и жить полноценной жизнью!

В десятом классе мне опять стало тяжело находиться в школе. Артур, конечно, вырос и перестал меня задевать, но ему нашлась достойная замена: другой мой одноклассник по имени Женя. Он стал своеобразным выразителем всё того же общего (как мне тогда казалось) гадливого отношения класса ко мне, постоянно публично напоминая о моём уродстве. А один раз он заявил во всеуслышание, что я – «ошибка природы» (запомнилось потому, что полностью совпало с моим мироощущением). Теперь переносить такое было значительно трудней – я ведь любила, мне хотелось выглядеть привлекательно хотя бы в чьих-то глазах! К тому же вскоре выяснилось, что этот самый Женя знаком со столь важным для меня юношей – и с того момента я усиленно старалась скрыть факт нашего общения, ведь если бы Женя узнал, то поведал бы ему, какое я «ничтожество», и они бы могли оба посмеяться надо мной! Это было просто невозможно вынести… Моя лучшая подруга (всё та же, что в седьмом классе) пыталась меня защищать, сочувствовала – и за это ей, по описанным выше причинам, от меня же и доставалось. В тот момент я была уязвима как никогда раньше и постоянно испытывала выжигающее изнутри одиночество – хотя при этом отчаянно цеплялась даже за самую крохотную возможность услышать что-то хорошее о себе. Заводила ненужные мне знакомства с парнями, пыталась влюбиться в кого-нибудь из тех, кто, как мне казалось, испытывал ко мне симпатию. Но в результате ещё глубже увязала в печали и уверенности, что у меня обычного счастья не будет никогда.

Зимой десятого класса – опять, одна за другой, несколько тяжёлых болезней. Всю третью четверть я провожу дома. И можно сказать, что в моём состоянии наконец-то наступает перелом. Очень хорошо запомнила тот момент: я сидела на полу, в очередной раз жалобно хныкая из-за какой-то бытовой неурядицы, исступлённо себя жалела, как вдруг сознание озарила совершенно новая, всё вокруг сильно меняющая мысль: «Да ведь у меня совсем нет характера! Ну, подумаешь, неразделённая любовь – разве это повод убиваться? Сколько в жизни бывает всяких бед и посерьёзней! Нет уж, не позволю им всем надо мной торжествовать! Буду стараться стать счастливой!» И начала стараться. Стала приучать себя много и старательно работать, принялась читать классику, делала попытки обдумывать то, что читаю. И самое главное: в первую очередь я начала стараться находить поводы для радости. Думать о том, что мне есть с кем поговорить в интернете. О том, что ко мне периодически заходят старые друзья, и я не могу заставить их уйти, наконец, о том, что скоро весна и большая часть жизни впереди. И еще… к тому времени у меня появилась подруга Света, общаться с которой было легко и приятно, так как она видела во мне равного! Она называла унижающих меня одноклассников «ничего не смыслящими идиотами». Все эти старания не прошли даром – к моменту возвращения в школу я была совершенно спокойна и с удовольствием одаривала теплом близких мне людей, радуясь, что они совершенно искренне тянутся ко мне. А ещё мучительные чувства к моей первой любви из другой школы стали ослабевать. И верилось в скорое чудо…

И чудо произошло. В середине весны десятого класса я познакомилась с удивительным юношей. Он был поразительно похож на меня темпераментом, характером, интересами, реакциями на мир и людей, проблемами, своей романтической настроенностью. А главное – он сразу же нашёл меня красивой и через какое-то время влюбился. Нам было хорошо, светло вдвоём. Самым важным для меня в наших отношениях было то, что он единственный, кто смог меня полюбить и не воспринимал как «ничтожество»! Я была убеждена, что это скорее исключение из правила, чем само правило, и поэтому его охлаждение стало для меня катастрофой. Какое там разбитое сердце! я просто снова вернулась в ад, и после скоротечной радости это было особенно тяжело, даже невыносимо. Страшно было даже подумать, что счастье никогда не повторится!..

И ещё важно – я до последнего панически боялась совмещать школьный и внешкольный миры. При этом школьный мир я воспринимала как место, где видят, «какая я на самом деле», а внешкольный мир – как то пространство, где я пыжусь, пускаю пыль в глаза, создаю о себе обманчивое впечатление. И стоит только дорогим для меня людям оказаться рядом с моими одноклассниками, как они тут же «прозреют» и изменят отношение ко мне. А я их, после этого, естественно, потеряю!

В одиннадцатом классе я наконец-то начала тот путь развития, по которому иду и по сей день. Во-первых, я пришла к убеждению, что недостатки можно и нужно представлять как достоинства и это никакой не обман – просто нет никаких «на самом деле» и всё зависит от восприятия! Во-вторых, у меня начали складываться оригинальные философские и жизненные убеждения, с тех пор ставшие моим внутренним центром тяжести, целью, процессом и даже смыслом. А в-третьих, то, что уже довольно долгое время зрело во мне, стало, наконец, осознаваться как первостепенное и незаменимое: стихи. Представив себя внутри этого созданного мной мира, я поняла, что ничто кроме него мне попросту не нужно, что все мои потребности могут реализоваться именно здесь. И как раз на этом этапе поэзия – моя «психологическая компенсация» – достигла своего пика, и можно даже сказать – искромсала мне целый отрезок жизни.

Я ведь по-прежнему ощущала, что я – «ничто» для всех, кто меня окружает. Они презирают меня, считают последней тварью. Так вот, всё происходящее вдруг прояснилось и стало изумительно объясняться при помощи модели «поэт и толпа». А тут ещё и прочитанное «Преступление и наказание», теория Раскольникова о «высших» и «низших» людях… Ведь всё сходится – они (люди недалёкие и грубые) всегда меня (уже довольно хорошо сочиняющую) презирали и преследовали. Так вот значит, в чём тут дело!..

С того момента я практически полностью уверилась в своей исключительности, в том, что меня несомненно ждёт впереди нечто невероятное. А иначе к чему жизнь меня так изощрённо готовила, зачем послала столько испытаний? «Они буквально вытолкали меня из мира обычных людей, чётко дали понять, что всё в нём не для меня – значит, мне остаётся либо умереть, либо отвоевать для себя другой мир». И я отвоёвывала его себе как могла. Много писала – причём временная неудача всегда казалась мне приговором, гибелью, и такое отношение сохраняется даже до сих пор – из-за этого я чуть ли не панически боюсь критики и почти не публикуюсь (хотя бы могла!). Отвергала для себя то, что свойственно «низшим» – любовь между мужчиной и женщиной во всех её проявлениях, физический комфорт, внимание к телесным потребностям.

Последнее сильно повлияло на мои ценности – стремление меньше есть и меньше спать сменилось бережным отношением к телу как к важному механизму только после вымотавшей все нервы и силы очередной болезни. Презрение к любви, а позднее больше к физической её составляющей вылилось в чувство к мужчине, при всей своей влюблённости в упор не видевшему во мне сексуально привлекательную женщину. А неприятие физического комфорта перешло в спокойное равнодушие к нему – и это, пожалуй, единственное, что пока идёт мне на пользу!

И ещё со мной была переходящая всякие границы неприязнь к «низшим». Теперь уже я сама отвергала их мир, презирала его, вполне умело огрызалась, клеймила своих одноклассников. Я была зла на них, не хотела предоставлять им ни одного повода для злорадства и издевательств надо мной. Поэтому моим решением было – отлично, лучше всех в школе учиться, всегда выглядеть максимально хорошо, театрализовать своё поведение вплоть до откровенного позёрства, оттачивать свой внешний образ, быть лучшей, лучшей, лучшей во всём. (Как я сейчас понимаю, это был защитный механизм, но лучше было бы не впутывать себя в эту пытку. Его тяжелые последствия – болезненный перфекционизм и чрезмерная требовательность к себе, обернувшиеся прокрастинацией и очень низкой продуктивностью – со мной и по сей день.) Конечно же, моё вызывающее поведение и постоянно подчёркиваемая особость только усилили неприязнь ко мне в коллективе. Увидев, что словом меня больше не возьмёшь, одноклассник Женя перешёл к физическому воздействию. И это в двенадцатом-то классе! Меня это, конечно, очень озлобляло и унижало. Спасалась мечтой об университете, где «наконец-то встречу достойных людей». Спасалась уходом в медитативный вакуум. В душе, правда, остался ну очень неприятный осадок от сказанной Женей фразы: «Какие у тебя могут быть таланты? Ты не себя в зеркало посмотри!» Периодически охватывало острое желание навсегда уйти от людей, стать этаким непризнанным гением-пустынником. Такой вот дуализм! И при этом вне школы – друзья и понимание своей привлекательности, и даже безответные чувства ко мне. Но ведь «это всё обман! Увидели бы они меня в школе, сразу бы разочаровались»…

После окончания школы началась совсем другая жизнь. Университет, работа, адекватные, уже совсем взрослые отношения между людьми, крепкие друзья, множество интересных дел и идей, достойные уважения мужчины. Это была абсолютно новая жизнь, в которую я потянула за собой целый шлейф детских комплексов и проблем. Во-первых, с треском лопнул мой культ гения – я оказалась просто «не без способностей», которые нужно спокойно и методично развивать. И с какой болью он лопнул! сколько мне пришлось приложить усилий и сжечь нервов, чтобы выработать адекватные ситуации установки! И какая, надо сказать, внутри по-прежнему разочарованность… усталость… выжженность . Наверное, это останется со мной либо очень надолго, либо до полной потери чувствительности или, как говорят психологи, до полнейшего эмоционального выгорания. Во-вторых, мне до сих пор кажется, что окружающие воспринимают меня как непривлекательную женщину. Спросят – «почему тебе вообще должно быть дело до мнения окружающих, себе-то ты нравишься?» – отвечу: «Да, нравлюсь! И себе, и другим! И на мнение окружающих мне по большей части наплевать, но когда начинаешь испытывать к кому-то нежные чувства, а «объект» тебя ещё не выделил из общей массы, вопрос моей внешности и ее восприятия снова начинает бередить мне душу. Скажу объективно – при взгляде вскользь меня никак нельзя назвать красавицей – но нельзя назвать и уродливой! Моя внешность – сложная для восприятия – вне традиционных представлений об уродстве и красоте. Моим главным движением «прочь от комплекса» было постепенное осознание относительности стереотипа красоты и затем – создание чего-то, что очень сильно противопоставлено этому стереотипу, сметает его, делает никчёмным и бледным. Какое мне теперь дело до неоспоримой красоты окружающих меня девиц, если они и вполовину не умеют заинтересовывать, обольщать и даже порабощать (говорю без хвастовства, это у меня появилось… издержки взращенной душевной выносливости, так сказать) мужчин, как я? У нас просто разное окружение, только-то и всего! Те, кому нравятся они, мне обычно глубоко неинтересны. И какое вообще им дело до того, как я выгляжу?..

О преодолении проблемы в последнем абзаце говорить было труднее всего. По крайней мере, вышло очень путано. Наверное, до конца избавиться от жутких школьных призраков мне так и не удалось – поэтому нет и чёткого анализа происходящего. Думаю, важнее всего принять себя как существо многогранное, наделённое множеством замечательных качеств, развивать в себе их, представлять себя окружающим как полноценную личность. И помнить, что настойчивое желание указать тебе на какой-то твой вроде бы «недостаток» или «изъян» говорит в первую очередь о психологических проблемах человека, зацикленного на твоих «недостатках» и «изъянах», а не о твоей ущербности. Надо понимать, что такое подчёркивание не может быть основой для полноценных отношений – а в таком случае, неужели они тебе нужны? А вот если нужны, то, может быть, проблема вовсе не там, где ты её видишь?.. .