Татьяна Рик. Отрывок из неопубликованной повести «У меня всё хорошо. Заберите меня, пожалуйста!»

Отрывок из неопубликованной повести «У меня всё хорошо. Заберите меня, пожалуйста!» (Мама (автор повести) рассказывает о своём детстве двенадцатилетнему сыну.) – Ещё у нас была в отряде дурочка из детдома. Не помню, как её звали. Лена? Света? Оля? Её везде обижали. Она в самом деле была какая-то противненькая. Шепелявила, заикалась, глупенькая была совсем, ни о чём не поговоришь. Несчастная, конечно. Сначала она была в другом отряде, но там её совсем затравили. И наша воспитательница решила забрать дурочку к нам. Она сказала: «У нас девочки хорошие»... Наши «хорошие» тоже стали травить.– И никто не заступился?– Я заступилась. Мама меня учила, что за слабых нужно заступаться.– Когда я училась в первом классе, меня травили одноклассники. Обзывали толстой. Ну, я тебе рассказывала. Я хорошо помню, как я сидела на полу под доской, а они стояли вокруг, тыкали пальцами и смеялись. Пришла наша Татьяна Григорьевна и сказала: «Ну её! Пойдёмте все отсюда». Все ушли. Но легче не стало. «Ну её!» - отшвырнула, как какую-то тряпку грязную. Мама ходила в школу — искать правды и заступаться за меня. Это важно, чтобы за тебя кто-то заступился. Особенно мама. Но Татьяна Григорьевна всё равно меня не любила. И я думала, что, может быть, это со мной что-то не так, раз меня можно так ненавидеть? Наверное, я и в самом деле толстая? Хотя, если честно — это совсем не повод ненавидеть.А потом у нас поменялась учительница. И мама к ней тоже ходила. Новая учительница, Зоя Николаевна, в один миг прекратила травлю.А дальше было вот что. В параллельном классе был толстый мальчик. Гораздо толще меня. Честно, я уже не помню, как его звали. И все стали его дразнить. И я тоже. Дома я как-то между делом, почти весело рассказала об этом маме. Мама ужасно возмутилась! «Ты что, не помнишь, как тебя саму дразнили? Ты не помнишь, как тебе было плохо? Или ты нехороший человек, раз ты обижаешь слабых?» Я сказала, что я хороший человек и я больше не буду обижать слабых. И буду за них заступаться.– И? Заступилась?– Да, заступилась. И огребла за это. Однажды наша дурочка пришла в палату, а девчонки заперлись на щеколду изнутри. В палате нас было 12 человек. Много. Но никто не хотел открывать. А она всё стучалась и стучалась. Мне стало её жалко, и я открыла. За это вредина Маринка побила меня веником. Знаешь, оказывается, веником — это очень больно. У меня руки распухли.– Веником и убить можно, - говорит сын.– Ну нет, убить, я думаю, нельзя.– Можно, если в висок.– Не выдумывай! Всё-таки это веник, а не топор. Ну а потом нашу дурочку перевели в изолятор, где обычно больные лежат. И хотя она не болела, её там долго держали, чтобы никто не обижал.***КАРТИНКИМама приезжала каждые выходные. Только время от субботы до субботы тянется вечно — целую жизнь. В родительский день я ждала её у ворот. Все, к кому могли приехать, толпились там — встречали. Вожатые гнали нас в отряд, обещали, что нас позовут дежурные или объявят по лагерному радио. Но это ж сколько времени пройдёт, пока дежурный добежит до отряда, пока тебя разыщут, пока сообщат... Даже полчаса может пройти! Или даже больше! А всё это время ты можешь быть с мамой! С которой каждую секундочку хочется быть. Которую ждёшь, ждёшь и ждёшь. Которая и так — ненадолго. Нельзя пропустить такой момент. Нельзя уйти от ворот. Надо внимательно смотреть, кто приехал, кого зовут.Мама всегда приезжала. Точнее, приезжали они вместе: мама и папа. Папа — за рулём нашего салатового «Запорожца». «Запорожец» этот стоял весь год без дела, и только летом раз в неделю отправлялся в путь — в лагерь, к детям. Сначала — только ко мне, потом — к брату с сестрой. Так он и прожил свою долгую добрую жизнь — для того, чтобы доставлять нам родителей в трудные времена.Родители привозили целую кучу гостинцев. Обязательно — черешню, обязательно — клубнику. И то, и другое было ценностью, в магазине продавалось очень редко, да и очередь большая. Поэтому покупали ягоды на рынке, это было ужасно дорого. Но мама всегда покупала для меня. Сама не ела. Привозила мне. Чтобы мне было не так тоскливо. Ну, и потому что полезно. Витамины. Ещё, конечно, привозила шоколадные конфеты, сушки, сухари, вафли, яблоки. «Подожди, сразу не съедай. В отряде съешь. Сейчас — ягоды, а то испортятся».Ягоды сладкие, а внутри, в сердце горько. Я знаю, они сейчас уедут. Хочется удержать время с ними. Если бы можно было время держать руками! Я бы прямо вцепилась и удержала. Но оно как-то само проходит, проходит...Ещё два часа или даже три побудут со мной и уедут! И я буду стоять у ворот и плакать, глядя им вслед. И другие дети — тоже будут стоять и плакать. И не надо ягод и конфет. Надо не расставаться. Никогда.***– Словом, мне там было плохо, в этой «Лесной сказке». Я несколько раз просила маму меня забрать, но она говорила, что нужно мне ещё потерпеть. Что в Москве мне совсем заняться будет нечем, а тут — на воздухе. И что нужно уметь преодолевать трудности и не сдаваться.– А ты?– А что я? Я и терпела. И не сдавалась. Так и добыла до конца смены. Зато когда Мишка, мой брат, был маленьким, мама его забирала из лагеря, если он просил. Даже как-то через пару дней после начала смены начал плакать, и мама забрала.– Твоя мама какая-то супер-неправильная.– Просто я была первая. И мама совершала ошибки, а на младших детях она их исправляла. Мне, например, не разрешали целоваться с моим парнем в комнате, у нас дома. А мне уже было 20 лет.– Ну твоя мама — совсем!..– А остальным детям, Оле и Мише, это потом разрешалось. Ну, конечно, пусть лучше дома целуются, чем где-то ещё. Мама поняла, что она была не права.Но знаешь, насчёт лагеря... Я и в самом деле закалилась там. Я решила для себя, что никогда никому не позволю себя обижать. Мне было одиннадцать лет, почти двенадцать. Немножко меньше, чем тебе сейчас. Но это было такое осмысленное, взрослое решение. И я ему следую всю жизнь.И ещё — когда я решила стать учительницей, я дала себе слово, что никогда не позволю детям никого травить. Потому что все на одного — это дикость и зверинец.– И что? Нарушила слово?– Нет. У меня в одном лагере, когда я уже работала вожатой, случилась такая история. Была девочка Катя, довольно неприятная. Ну такая, знаешь, немножко высокомерная, недоброжелательная. Она не умела ладить с девочками, и ей объявили бойкот. И что меня поразило — моя напарница, Надя, взрослая женщина — уже у неё сыну было лет 12 — сказала, что, мол, пусть... Что так одни дети помогут управлять другими. Мне от этого стало даже жутко. Как это — взрослый человек не хочет защитить ребёнка!– И что ты сделала?– Я поговорила отдельно с Катей и с остальными девочками. Я рассказала им всем свою историю. Девочкам я рассказала, как мне было трудно и больно. И ещё сказала, что ведь они же хорошие люди. Не должны они участвовать в таком безобразном и позорном деле, как травля. И они со мной согласились. А Кате рассказала, как я для себя решила тогда, что постараюсь научиться ладить с людьми. Что я постараюсь быть людям приятной. Не подлизываться, не прогибаться, а просто быть такой, чтобы со мной хотелось и играть, и дружить. Понимаешь?– Ну?– И всё закончилось. Бойкот сняли.– Ты молодец.– Просто я знаю, как это... Нельзя по-другому.***