Некогда я спорил в ЖЖ о влиянии капитализма/социализма на распространённость такого отвратного явления, школьная травля — системные издевательства над каким-то из учеников в классе (или буллинг, от англ.bully — хулиган, драчун). Тогда у меня аргументы было в основном косвенные и разрозненные, а сейчас есть прямые:
«Буллинг – систематическое, преднамеренное действие одного или более лиц с целью причинить физический ущерб. Здесь я хочу сказать, что очень часто данные о нем сильно преуменьшены. В 1958 году Лоренс ввел еще понятие моббинг. Но моббинг – это групповое давление, а буллинг очень часто воспринимается как индивидуальное. Физический буллинг – удары, побои, драки с использованием предметов – и эмоциональный – управление друзьями, различные виды бойкотов, прилюдное унижение. Бойкот, прилюдное унижение и прочее – это во многом характеристика еще и Моргана. Должен сказать, что ситуация намного серьезнее, чем казалась.
Я считал, что это некий результат, который я сейчас дальше скажу, потому что то, что мы исследовали – здесь описаны методики, это опросник, который мы разрабатывали для исследования буллинга, методика Баса-Дарки на измерение агрессивности, Ротерра для измерения локуса-контроля. И было опрошено семь школ в Москве, одна школа в Подмосковье и в Воронеже.
Итак, распространенность: 13 % включены в процесс буллинга в виктимной роли, 20 % – в качестве агрессоров. И если сравнивать населенные пункты, то уровень в больших городах выше, а большее число виктимных школьников, ниже эмоциональное благополучие в коллективе, дети, склонные оценивать ситуацию как менее позитивную, и самое интересное – снижен факт аффилиации к школе.
Если говорить об индивидуально психологических характеристиках, надо сказать следующее. Булли дистанцируются от родителей, обладают внешним локусом контроля, для них характерна открытая позиция в общении, позитивное отношение к себе и готовность проявлять активность в жизни. Учителя таких любят. В этом вся штука. Булли – люди, которые в отличие от обычных хулиганов, которые во дворе что-то делают, на улицах, очень часто просматриваются учителями, потому что они милые, хорошие и, главное, они точно знают: на глазах контролирующих органов, в том числе учителей, ничего плохо делать не надо. Надо делать все исподтишка, за стенами школы, и все получится.
Жертвы дистанцируются от родителей, закрытая позиция в общении, нежелание общаться, чувство одиночества, безразличия. Будут ли учителя их любить, будут они за них заступаться также активно, как они будут заступаться за булли? Будут ли они выявлены каким-либо другим способом? Поэтому очень часто мы можем быть свидетелями того, как учителя и учительский коллектив защищают булли, который выявлен по жалобе жертвы, но внешней стороной: либо психологической службой, в которую они могут пожаловаться, либо милицией, а учительский коллектив начинает защищать: это замечательный, хороший мальчик, а это такая противная одинокая фигура, с которой и за партой никто сидеть не хочет. Потому и не хочет.
Очень важная сторона – это сторонние наблюдатели. Сторонние наблюдатели – не просто случайные люди, это во многом – тот хор, для которого булли стараются. Это особенно важно обратить сейчас внимание на сторонних наблюдателей, потому что совершенно не случайно парадоксальная вещь происходит: в интернете вывешиваются, вообще говоря, доносы на самого себя. То есть человек бьет кого-то, снимает на камеру, на фотоаппарат. Потом это вывешивается в интернете, то есть доказать, что он хулиганил, не представляет никакой работы, это дело уже сделанное, в противовес, может быть, логике, но для того чтобы большее число людей знали, боялись и понимали: кто в школе или где-то еще хозяин. Это делается для сторонних наблюдателей.
Что еще здесь важно отметить. Выявился большой процент людей, которые являются жертвами буллинга. Они сейчас жертвы, завтра могут стать булли: это очень хорошо заметно на примере армейской дедовщины. Когда нужно только дождаться момента, когда сам станешь булли. Но важно не то, что эти жертвы не все такие одинаково затравленные, которых бьют и прочее. Они и огрызаться могут, и становиться насильниками и булли в любой другой ситуации, где они найдут себе компанию. И здесь, может быть, лежат некоторые очень острые проблемы, связанные с семейным насилием. То есть человек, который в одном месте является жертвой, в другом начинает отыгрываться на слабых. В это исследование не входило, к сожалению, исследование насилия по отношению к учителям. На мой взгляд, оно является серьезной проблемой. Не обязательно физическое насилие, но и психологическое насилие.
Сейчас хотел бы вновь вернуться к системному анализу ситуации. Какова роль учителя в ней? Что собой представляет, например, личность учителя? Человека, который знает, что общество относится к нему не бог весть как, он неуважаем, он неуспешен. Если бы он был успешен, он бы работал в каком-то успешном месте. Вот человек, которому искусственно занижается самооценка. И о котором говорят, что он должен быть подвижником, но при этом подвижник – это фигура, в последние 15−20 лет вызывающая ухмылку в лучшем случае. Если бы в школе не было мощнейшей гендерной асимметрии, если бы в ней были мужчины-учителя, то школа приобрела бы больший вес и авторитет.
Я учился в школе, где было много мужчин. Это была другая школа, там были жесткие отношения, жесткие – в хорошем смысле этого слова. Жесткое отношение школы к семейному насилию. Потому что я отлично помню, что когда я учился в младших классах, огромное число моих одноклассников в первом в понедельник приходили и не знали как сесть за парту, потому что родители занимались воспитанием. Но уже к четвертому, пятому классу не один из них не пытался этого делать, потому что знал, что учителя добьются того, что ему будет плохо. И эта смелая позиция во многом была связана с тем, что были учителя с такой маскулинной направленностью. Я так, во всяком случае, трактую.
И мне кажется, есть понимание того, что мы не можем сделать программы, изолированные для одного человека, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Он является всего лишь индикатором того, что чувствует себя в безопасности, что это одновременная проблема на уровне взаимоотношений, когда мы учим, почему я привел эту схему с благополучием, когда мы делаем все для того, чтобы ребенок понял, как взаимодействует с окружающими, что сам представляет собой некую ценность, с высокой самооценкой, со стремлением к личностному росту и автономии. Когда на уровне комьюнити, то есть школы, семьи, производства к нему относятся так, чтобы это не давало оснований для наращивания негативных ощущений: ощущений страха, когда общество не поддерживает этот страх и начинает создавать некие страшилки из неизвестно чего, а поддерживает все-таки более позитивные взгляды на жизнь. Только тогда можно, на мой взгляд, добиться каких-то подвижек в ощущении безопасности в учебном процессе».
С.Н.Ениколопов. Психологические проблемы безопасности в школе. Материалы проекта «Образование, благополучие и развивающаяся экономика России, Бразилии и Южной Африки».
Чтобы поставить данные в международный контекст:
«Как утверждают Н.Уитни и П.К.Смит (Whitney, Smith, 1993), в Англии 27% школьников обоих полов подвергаются насилию. Хотя уровень насилия варьирует от одной школы к другой, однако не менее 19% всех подростков становятся жертвами издевательств со стороны одноклассников. Насилие являет собой акт поведения, направленного на активную или пассивную жертву. Наблюдения показывают, что этот акт часто получает одобрение со стороны других учеников и, следовательно, такого рода издевательства часто приобретают коллективную форму (Pikas, 1975; Lagerspetz et al., 1982).»
Бутовская М.Л., Тименчик В.М., Буркова В.Н., 2006. Агрессия, примирение, популярность и отношение к школе в условиях современного мегаполиса// Агрессия и мирное сосуществование: универсальные механизмы контроля социальной напряжённости у человека. Ред. М.Л.Бутовская. М.: Научный мир. С.44-67.
[[1]]
См.также интересное исследование, выполненное на примере школ с преподаванием на русском и государственном языках в Латвии. Из социальных факторов наиболее важны два:
1) доход семьи — детей из бедных семей травят больше, плюс бедность оказывается фактором отчуждения от коллектива, а отчуждённых тоже травят больше;
2) национальность — в школах с госзязыком преподавания «чужаков» травят значимо меньше, чем в школах с русским (угнетённые так компенсируют угнетение).
Ещё важный момент — риск травли выше у тех, кто не укладывается в гендерные стереотипы «типично мужского» и «типично женского» поведения (здесь он незначителен, а вот в исследованиях буллинга в развитых странах выходит на 2-3 место).
[[2]]
Другой интересный обзор про издевательства в школе, на материале разных европейских стран фиксирует 2 важные закономерности:
1) минимальная встречаемость этого явления в странах «социального капитализма», вроде Швеции, максимальная – в странах неограниченного капитализма, вроде США или постсоветских типа Литвы. См. также данные, с одной стороны, по Канаде, с другой — по Северной Ирландии. Что понятно чем вызвано – чем меньше ограничений капитализма тем ярче явление; в тех же США оно встречается не только в школах, но и в ВУЗах.
2) в противоположность тому, что рассказывают поп-этологи, для класса отнюдь не естественна дифференциация на «лучших» и «худших», с тем чтобы первые ездили на вторых верхом. Как раз готовых к первому и второму меньшинство, в плане психологическом это отнюдь не «средние» индивиды, а «крайние», иногда с патологией. Всё зависит от реакции большинства, в котором предпринимаемые акты насилия попервоначалу всегда вызывают сочувствие к жертве, стремление вмешаться, остановить и пр.
В конце концов, это следует из «необсуждаемой социальности» нашего вида; в силу неё мы автоматически склонны к сотрудничеству и кооперации в группе, если контекст предполагает, что это «круг равных» (а если можно наказывать «эгоистов» с «обманщиками», то просоциальное поведение из самого обычного варианта делается тотально господствующим). См. примеры на экономических играх.
Да и произошли мы от приматов вроде бонобо, с очень рыхлыми и эгалитарными сообществами, не как у павианов, но и для тех нормативно reconciliation behaviour, направленное на восстановление социальных связей, нарушенных агрессией, сдерживание агрессора и утешение жертвы.
Так вот, если возникающее на автомате вмешательство в пользу жертвы и против агрессора получит развития – по подсказке ли взрослых, по примеру кого-то из детей, обученных вступаться за слабых – издевательства пресекаются. Если нет, то нет, особенно если эта мини-дедовщина в классе используется учителем или для наведения порядка, или поскольку он полагает что это «естественно».
В позднем СССР случаи травли были далеко не в каждой школе/классе (скажем, не более 10% кюбзовцев моего поколения наблюдали это в своём классе или слышали что такое бывает рядом, из 3-х смененных мною школ было в одной – 175й – в слабой форме извода насмешками). И где было, касалось одного-двух учеников, не было целой страты «отверженных» (в некоторых ПТУ и много где в армии – увы, было). Так что таки да — насилие в школе это продукт капитализма, как и прочие социальные язвы.
«…когда я дал интервью о том, что из себя представляют буллинг и моббинг в «Российской газете», то заметку на сайте газеты за 4 дня посетила 21 тысяча человек. И в основном все комментари были, что это из жизни совершенно не школы, а офиса. Вот там были представлены в основном взрослые офисные работники, школьники не читают «Российскую газету», как правило, кроме каких-то политизированных, которых я бы не хотел видеть своими студентами. А вот нормальные взрослые, молодые люди, успешные достаточно с нашей точки зрения, они отмечали, что это естественная жизнь офиса, и мы почти все жертвы либо моббинга, либо буллинга. Поэтому в обществе это довольно распространено…
я хорошо знаю работу Владимира Самуиловича Собкина, где было показано, что когда дети сами себя в школе делят на девять страт по доходу родителей, и выясняется, что все девять ненавидят друг друга. Там нет проблемы зависти, там есть ненависть к высшим и низшим. Это очень взрывоопасно, а самое паршивое в это всем, что «среднего» нет. Они такие же ко всем. Дайте возможность – все вцепятся друг другу в горло. …почему я считаю, что стало хуже [по сравнению с СССР]. Когда нас было 250 миллионов, был Советский Союз – это первый ваш приезд сюда. В 1985 году на 250 миллионов было 24 с мелочью тысяч убийств. Практически с очень маленькой цифрой потерянных людей, большая часть которых страдала рассеянным склерозом. Начиная значит с семидесятых, ой с девяностых годов, пик девяносто восьмой, девяносто девятый, двухтысячный – 32,5 тысячи убийств на население 140 миллионов. И вот сам факт можно переводить на коэффициенты на сто тысяч, но все равно это показатель неблагополучия. Второй показатель неблагополучия – суициды. В Советском Союзе цифра где-то 28 на 100 тысяч, значит, в двухтысячные годы и сейчас 57 – 58 на 100 тысяч. Опять-таки, только территория России. Назову специально другую цифру не советскую, ну по времени советскую, но РСФСР, то есть 85 год, только территория России – это 30, 6 на 100 тысяч, сейчас эта цифра – 57 – 58. сейчас немного падает где-то до 56. Причем самое интересное здесь, что это цифра складывается в основном из суицидов мужчин. Женский суицид, как это ни парадоксально, в девяностые и двухтысячные годы примерно на одном и том же уровне, если отделить их.
Если говорить о том, что появилось много богатых и много бедных, то да, по индексу Джини мы одна из самых таких «растянутых» стран. Это индекс у нас очень высок, первые 10 % самых богатых и 10 % самых бедных. Они стоят фантастически далеко, притом можно найти еще страны маленькие, где индекс Джини примерно такой же, но у нас он большой. И поэтому это заметно. А средства нашей массой информации, они делают это все еще более раздутым. Я тут немного болел. В это время я смотрел телевизор: ничего кроме фильмов о богатых людях я не увидел. Ни в одной стране, ни в Америке, нигде, нет в таком количестве фильмов о богатых. О простых людях вообще фильма нет: ни о тяжелой жизни одинокого милиционера, ни про учителей, ни про кого. Есть только про богатых и золушек, которые были бедными и стали богатыми, но только благодаря тому, что вышли замуж вовремя. При том что выкинута очень важная часть сказки – Золушка все-таки должна была работать. Она получала вознаграждение. Наша Золушка получает вознаграждение только за длину ноги или блеск глаз. Поэтому, естественно, ощущение отсутствия безопасности у всех возникает. Просто еще одну вещь, чтобы окончить с этим. В Москве в 67 году было 9 %, всего лишь 9 % корыстных убийств, все остальные, понятно – эмоциональные, ревность, пьянство и т.д.
И тогда мы как бы не обращали на это внимание, только потом я стал сопоставлять на сколько выросли эти корыстные убийства, были девяностые годы, когда они занимали почти 80 % всех убийств. Это «хвост» социального оптимизма, который был тогда в стране. Можем ли мы сейчас, опираясь на какие-то социологические данные, говорить о том, что страна находится в состоянии социального оптимизма?»
Источник: Социальный компас
.png)
