В России жертвами офисного террора становятся от 5 до 20 процентов работников.
Чуть ли не каждый пятый работающий россиянин, по мнению экспертов, сталкивается с «моббингом» (от англ. mob — толпа) — психологическим насилием в виде травли сотрудника в коллективе. Как правило, с целью его последующего увольнения. В результате в лучшем случае растраченные нервы и потеря работы, в худшем — загубленное здоровье.
Офисная травля — явление не только российское. Первым его стал изучать в начале 1980-х шведский ученый-психолог, доктор Ханц Лейман. Он определил целых 45 «методик» превращения жизни жертв моббинга в невыносимую: утаивание необходимой информации, социальная изоляция, клевета, несправедливая критика с целью деморализовать, подорвать в человеке уверенность в своей профессиональной компетентности, сплетни, высмеивание, окрики, и т.д. За прошедшие с тех пор десятилетия этот неджентльменский набор не изменился. Разве что компьютерные технологии добавили моббинг-мучителям новые возможности. Есть масса способов воспользоваться рабочим компьютером жертвы.
Моббинг, считают специалисты, обладает огромной разрушительной силой: от занижающейся самооценки до появляющихся у его жертвы проблем со сном до нервных срывов, от раздражительности до депрессии и панических состояний. Случаются инфаркты. Немецкие психиатры, например, подсчитали, что моббинг становится причиной почти 10 процентов самоубийств в стране.
В западных странах к проблеме офисного насилия относятся серьезно, оно ударяет по святая святых современного бизнеса — философии корпоративных отношений. Корпоративный дух утрачивает ценность как для жертв, так и для самих обидчиков. А ухудшение деловой атмосферы неминуемо снижает производительность труда. Прагматичные американцы еще в 1991 году подсчитали: моббинг оборачивается для работодателей потерей миллиардов долларов. Это — выплаты по больничным страховкам, пособий по увольнению, оплата судебных расходов. Некоторые страны пытаются решить проблему моббинга законодательным путем, приняв специальные законы об эмоциональной безопасности сотрудников на работе. Например, в Швеции действует положение о преследованиях по месту работы. Для помощи жертвам моббинга в европейских странах, Австралии, США существуют телефонные «горячие линии» и общественные организации, защищающие права жертв.
Насколько актуальна проблема моббинга для России? — мы выясняли у заведующего отделением клинической психологии Научного центра психического здоровья РАМН, кандидата психологических наук Сергея Ениколопова.
Сергей Ениколопов : На Западе на проблему эмоционального насилия направлено более активное общественное внимание. Мы в этом смысле немного отстали. В человеческом сообществе моббинг можно рассматривать как механизм защиты. То ли от высокого профессионализма и эрудиции нового сотрудника, на фоне которых мы начинаем замечать собственный дефицит этих качеств. То ли потому, что хотим жить и работать, как нам нравится, как привыкли, и нам не нужны чужаки, угрожающие своими действиями этому статусу кво. То ли просто человек в силу своих индивидуальных особенностей провоцирует в нас негативные эмоции, скажем, он другой национальности или закоренелый холостяк, или инвалид, или не желает участвовать в рабочих авралах, или, наоборот, — привык работать много и потому трудится больше нас. В таких случаях коллектив объединяется и начинает выдавливать нежеланного.
Российская газета : На то, что «на работе меня съедают», люди жаловались и двадцать лет назад. Стала ли проблема острее?
Ениколопов : Пожалуй, да. Хотя бы потому, что в советское время, как бы к нему ни относиться, у руководящего административного звена имелись противовесы: парткомы, профкомы, месткомы. Человек, подвергнувшийся травле — начальника или сослуживцев, знал, где искать защиту. И в этом смысле групповая агрессивность редко принимала очень уж острые формы: гарантий безнаказанности у ее организаторов не было. Администрация не могла так легко уволить человека, за которого заступался местком. Даже самого ленивого. У нас же сейчас одна вертикаль — «хозяин — управляющий — средний менеджмент». И где искать защиты? Разве что в прокуратуре…
РГ : В советских учреждениях не было и такой сильной мотивации к моббингу, как конкуренция?
Ениколопов : Ну, да, тогда не было таких угроз, как переворачивающие привычный ход вещей инновации, распределение доходов. Ну, дадут Иван Иванычу лишнюю двадцатку в премию — ну и пусть он за нее ишачит. Не было этой морковки, за которую стоило бороться.
РГ : Нынешний кризис с его ростом безработицы и сокращениями штатов увеличил цену «морковки» и опасность стать жертвой моббинга?
Ениколопов : И настолько, что сегодня общество наконец заметило эту проблему. Офисная травля становится более жесткой, а цена успеха или поражения резко возрастает. Просто можно оказаться без работы. Что означает потерю привычного стиля и качества жизни — твоей и твоей семьи. И в ситуации, когда объявлено о предстоящем сокращении сотрудников, начинает возрастать моббинг как инструмент борьбы за выживание.
РГ : Сергей Николаевич, где чаще проявляется в наше время моббинг — в государственных или бизнес-структурах?
Ениколопов : Думаю, примерно в равных пропорциях, если речь идет о крупных предприятиях, учреждениях. А вот в небольших структурах, где эмоциональная агрессия проявляется быстрее и очевиднее — приемлем мы этого сослуживца или не приемлем, — наверное, лидируют все же коммерческие интересы. Многое зависит от руководителя: контролирует ли он ситуацию, позволяет ли своим сотрудникам ополчаться на одного из них. Это как в армии: там, где командир части жестко следит за тем, чтобы не было дедовщины, там этого и нет.
РГ : Некоторые психологи утверждают, что женский моббинг гораздо изощреннее мужского. Если да, то чем это объяснить?
Ениколопов : Тем, что для женщин более характерна так называемая косвенная агрессия, близкая к «технологиям» моббинга, — когда что-то делается чужими руками — интригами, сплетнями, доносами. Мужской природе, не исключающей способность сильного пола к интригам, все же больше свойственна прямая агрессия, мордобой проще говоря. То есть с одной стороны Яго, а с другой — злая баба Бабариха со товарищи.
РГ : Кто попадает в жертвы моббинга?
Ениколопов : Как самые слабые, аутсайдеры, так и наиболее яркие, сильные личности. «Освистываются» и те, и другие. И во втором варианте это опасно и для самой организации, да и для государства: талантливый новатор уволится и уйдет в другое место. А другое место может оказаться другой страной.
РГ : Что, собственно, сегодня и происходит в нашей действительности…
Ениколопов : Да вот пример с Перельманом, который, правда, в Америке все же не остался. Если вспомнить всю эту историю с неполученными премиями и медалями, то видно, что его депрессия во многом подогрета несправедливостью со стороны части математического сообщества. Спустя три года после того, как он опубликовал в Интернете свое знаменитое доказательство гипотезы Пуанкаре, два китайских математика опубликовали в «Азиатском математическом журнале» статью, где практически присвоили его открытие. Были разборки и международные дискуссии ученых: кто прав? Слава Богу, большая часть математиков мира встало на его сторону, и сегодняшнее присуждение ему институтом Клэя Премии тысячелетия — это извинение за все. Но есть такое ощущение: некая группа ученых сделала так, что человек разуверился в справедливости самого справедливого, на его взгляд, мира науки. Такой вот транснациональный моббинг.
РГ : Вы могли бы дать какой-то совет людям, столкнувшимся с эмоциональной агрессией коллег?
Ениколопов : Обратиться за помощью к психологу, справиться с ситуацией моббинга в одиночку человеку трудно. Бороться со снижением самооценки. Человек должен понимать, что его заставляют плохо о себе думать. Постараться не впадать в депрессию.
А руководитель, любой, должен знать, что это явление существует. Понимать его механизмы и возможные последствия. И любые проявления моббинга пресекать на корню.
«Российская газета» — Федеральный выпуск № 5139 (60) от 24 марта 2010 г.
.png)
